она летит!
Перепелкин смотрел на белые стены церкви Вознесения, на темные тучи, вокруг золотого креста, на стаю ворон, кружившихся вокруг, и вдруг ощутил, что церковь начала отрываться от своего фундамента и подниматься туда, где вдруг расступившиеся сизые тучи создали кусочек светлого серого неба.
— Вижу! — восхищенно прошептал Перепелкин. — Она и правда летит. Отрывается от земли и летит в небо.
— Правда, гениально?
— Правда!
— А ты любишь меня? Я тебя люблю!
— Я очень тебя люблю!
Перепелкин смотрел на Наташу и видел только огромные глаза с едва заметными морщинками в уголках. Он осторожно взял Наташу за плечи и прижал к себе. Она уткнулась носом ему в грудь и замерла.
Казалось, прошла вечность. Перепелкин целовал Наташины волосы, на которые стали падать огромные мокрые снежинки.
— Нас скоро занесет снегом, и мы будем как две снежные бабы! — сказал он. — Пойдем в церковь Иоанна Предтечи, там можно спрятаться. Ее Иван Грозный построил!
— Сам лично? — засмеялась Наташа. — И по какому поводу?
— Забыл, — признался Перепелкин. — Вчера читал и забыл.
— По случаю своего венчания на царство! — сказала Наташа. — Тебе четверка с минусом!
— Это прекрасная оценка! — воскликнул Перепелкин. — Я сроду таких не получал!
— А ты правда меня любишь?
— Правда!
— И я тебя люблю.
— Но за что? За мои обещания?
— Конечно! Я мечтаю путешествовать. Как я могла устоять.
— А вдруг…
— Никаких вдруг! Обещал и делай. Я уже план составила. Начну я с Парижа и Лондона.
— Говоришь, что любишь, а сразу хочешь бросить меня.
— Не сразу. Я буду ждать твоего отпуска, чтобы поехать вместе. А потом брошу. Мне в этих городах нужно по месяцу жить. Я там каждую улочку хочу изучить. А потом я вернусь и буду писать книгу.
— За столом со старинной лампой?
— Только за таким.
— А где такие лампы продаются? Придется стащить из твоей библиотеки.
— У меня дома есть такая. Там провод сгорел, ее списали, я взяла ее домой, и мне ее починили.
— Кто?
У Перепелкина сжалось сердце.
— Мой бывший муж. Ты прекрасно знаешь, что я была замужем. Юра тебе все рассказал, он болтун, и я была спокойна, что ты все узнаешь от него.
— А чем тебе Юрка не понравился?
— Он думал о себе, а не обо мне.
— А я?
— А ты — не знаю. Думай что хочешь, но я тебя люблю!
— И я тебя люблю! Пошли?
— Куда, в Дьяково? Нет, я надела легкие ботиночки, чтобы быть красивее, и уже замерзла.
— Тогда в кафе?
— У тебя не может быть денег на кафе, а я экономлю для поездки на Черное море.
— Тогда в кино?
— Фу! Не будь таким примитивным. Кафе, кино… Включи воображение, удиви меня!
Перепелкин задумался. Они уже подходили к метро, и он видел, что Наташа иногда топчется на месте, чтобы согреть ноги.
— Самое теплое из близких мест — это метро, — сказал он.
— Правильно! — сказала Наташа. — Мы сейчас сядем в метро и поедем ко мне. Я залезу в горячую ванну, а ты будешь варить кофе на кухне. Ты умеешь варить кофе?
— Умею взять полную ложку растворимого кофе и разболтать в чашке.
— Молодец! Азы ты освоил. А я научу тебя более сложному способу.
Она прижалась к Перепелкину, и вот так, в обнимку, они стали спускаться по лестнице, на которую ложился свежий мокрый снег.
Мечты сбываются?
Мы подъехали к дому, где жил Перепелкин. Старый трехэтажный многоквартирный дом. Дождь кончился, и мамы вывели детей на улицу.
— Ни одного белого лица, — сказал я.
— Зато дешево, — ответил Перепелкин.
— Но ты неплохо зарабатываешь, — удивился я. — Сам говорил, что днем работаешь в компании, а вечерами и в выходные в русской бригаде по ремонту старых домов.
— Все правильно.
— Погоди… этот дом имеет отношение к твоей истории?
— Самое непосредственное! Вот слушай.
У Перепелкина началась сказочная жизнь. Он не мог поверить, что такое возможно. Поругавшись с родителями, он переехал к Наташе, ходил в школу, бегал по магазинам, покупал продукты и готовил ужин. Он ни за что бы не поверил раньше, что готовить ужин — это счастье! Наташа приходила поздно, залезала под душ, а потом они сидели за столом, не спеша ужинали и болтали. О чем? Это невозможно описать. Они могли час обсуждать, какая холодная погода, как Наташа натерла ноги в новых сапожках, как тяжело стало доставать продукты, почему народ стал терять интерес к книгам.
Школьные экзамены прошли как в тумане. Перепелкин получил аттестат и понял, что ни в какой институт он не поступит. Он устроился работать на стройку, а осенью его забрали в армию.
— Ты будешь меня ждать? — спросил он.
— Сейчас ты в лоб получишь за такие вопросы, — сказала Наташа.
— А если честно?
— Если честно, то не знаю.
— Почему?
— Потому! Я правда не знаю и ничего не обещаю. Вернее, обещаю тебя не обманывать и говорить только правду.
Перепелкин в тот вечер напился, а утром стал солдатом. Наташа писала ему каждую неделю, а через год перестала. Прошел месяц, и пришло письмо. Краткое, на полстранички. Наташа просила простить ее и отпустить. Перепелкин спросил, куда ее отпустить, но ответа не получил. Когда он вернулся, то Наташа была замужем и жила в большой квартире, которую купил ее новый муж. Библиотеку она бросила и устроилась секретаршей в какую-то фирму. Там, наверное, и работал ее муж, но Перепелкина это не интересовало. Он поступил на вечернее отделение энергетического института, окончил его и уехал в Америку. Как он получил визу — его тайна. Получил и получил. В Америке он семь лет. Семь лет работы по семь дней в неделю.
— И какое это имеет отношение этот дом к твоей истории? — спросил я опять.
Перепелкин достал из кармана записную книжку и показал мне страничку, где был написан номер рейса самолета из Москвы.
Голос его дрогнул, и мне даже показалось, что в его глазах блеснули слезы.
— Ты ведь сам сказал, что надо стараться до последнего дня, — сказал Перепелкин. — А дом… скоро я куплю свой. Двухэтажный.
— И как зовут пассажира? — спросил я.
Перепелкин ничего не ответил. Он вдруг заулыбался, сжал мне руку и вышел из машины.
— Удачи вам! — крикнул я. — И счастья!
Перепелкин опять улыбнулся, помахал мне рукой и пошел к подъезду.
Женщина с высоты орлиного полета
У моего соседа по лестничной площадке загадочная жизнь. Он — мужчина лет пятидесяти, похожий на бывшего десантника, всегда в камуфляже, крепкий, молчаливый: только «добрый день», когда мы сталкивались у лифта, «спасибо», если я придерживал входную дверь подъезда, и «сегодня неплохая погода» — это уже в нашем ближнем парке. Туда он часто приходил с толстой тетрадью в кожаном переплете, подолгу сидел на скамейке под старой березой, смотрел на облака, иногда делая заметки толстым карандашом.
Пару раз в неделю таинственный сосед утром выходил из дома с большой сумкой и возвращался поздно вечером.
— Серьезный мужчина! — говорили старушки, сидевшие около подъезда. — Женщин не водит, водку не покупает. Писатель, наверное. Или ученый секретный.
Тайна соседа меня очень занимала. На что он живет? Почему один в двухкомнатной квартире?
— Оно тебе надо? — спрашивал приятель. — Он тебе что, жить мешает?
— Не мешает, но хотелось бы знать, что за тип обитает у меня за стенкой.
— Не разочаровывайся! Ну узнаешь ты, что он копирайтер, что у него в квартире мебель времен развитого социализма, а ездит он в какое-нибудь Лыткарино, где у него растет незаконнорожденная дочь. А женщин он не водит потому, что ему их кормить нечем.
— Кстати, о женщинах— добавил он. — Как много женщин западают на таких таинственных и молчаливых. А потом узнают, что просто им сказать нечего. Таким таинственным лучше рот не открывать и домой никого не приглашать. Они только издали красиво смотрятся. Вот у меня был случай.
И приятель стал рассказывать.
Как-то прошлой осенью у меня с утра не заладилась жизнь. Кончилась зубная паста, подгорела яичница, заклинила молния на куртке, а мой 17-й трамвай ушел прямо из-под носа. А тут еще и дождь
